Греко-католический священник Тихон Кульбака рассказал историю пребывания в плену.

Каких-либо данных о том, сколько людей побывали в подвалах боевиков или сколько оттуда не вернулись, нет. Многие из пленных не хотят и не могут об этом рассказывать. Какую-то информацию скрывают, чтобы не навредить освобождению тех, кто до сих пор находится в заложниках. По состоянию на 11 декабря, по данным Центра освобождения пленных, их насчитывается 632 человека.

Греко-католический священник, донетчанин по происхождению отец Тихон Сергей Кульбака три месяца не рассказывал о плене, боясь, что боевики задержат прихожан его церкви.

12 дней в плену его кормили белым хлебом и водой дважды в день, не давали лекарств от сахарного диабета и проводили «расстрелы». «Униатам не место в Новороссии», — говорил ему на допросах мужчина с выразительным московским акцентом и добавлял, что отец сделал неправильный выбор, не пойдя служить Московскому патриархату.

Освобождать отца Тихона взялись пятеро священнослужителей разных религий и конфессий. Они вели переговоры с террористами, обращались за помощью в Ватикан и к мусульманским странам, апеллировали к общественности и СМИ. Такой системной работой им удалось сберечь жизни семи священникам, которые попали в плен в Донбассе.

Историю освобождения отца Тихона из плена рассказал он сам, а также муфтий Сергей Измагилов.

— 4 июля в половине десятого утра я выехал на автомобиле в центр Донецка, ехал в часовню, где проводил службу. И по дороге заехал в один из супермаркетов. Припарковался. Выходя из машины, увидел, что рядом остановилось другое авто. Из него вышли четыре человека в камуфляже, балаклавах и с оружием. «Это должно быть по мою душу», — пронеслось в мыслях.

Я чувствовал опасность, потому что получал смс-угрозы. А кто-то на моем автомобиле нарисовали красной краской свастику и написали «смерть бендеровцам». Замечал, что за мной следили, порой даже открыто фотографировали. Но эти события не влияли на мое поведение.

И если в городе активно орудовали боевики, и с украинской символикой было опасно появляться, мы продолжали молиться в центре Донецка под украинским флагом. В то время я очень открыто заявлял в интервью журналистам, что Донецк — это Украина, и мы молимся за единство ... После плена я понимал, что такие действия были неосторожными с моей стороны.

На тот момент я, откровенно говоря, не верил, что людей будут похищать за их взгляды. «Надо было меньше лаять», — говорили мне боевики в плену.

Сначала они считали, что я приехал в Донецк якобы из Львова. «Ребята, у вас же мои документы, — говорил им. — Я родился в Донецке». «А-а-а, так тем более, ты — предатель, тебя вообще убить надо. Нет места в Донецке греко-католикам, униатам», — говорили они.

Где меня держали, я до сих пор не знаю. Возле супермаркета меня посадили в авто, надели повязку и прислонили к лицу тряпку с каким-то препаратом, чтобы я «вырубился».

Пришел в себя в маленькой комнатке с окрашенными в зеленый цвет панелями, на полу лежал советский матрас. Помещение напоминало какую-то базу отдыха или пионерский лагерь. Оно состояло из комнаты и санузла с стойкой умывальников, а рядом — несколько душевых кабин.

Первые семь суток моего пребывания в плену со мной общались те же люди, которые меня и похищали. Понимал я это только по голосу, потому что мне приказали надевать повязку на глаза, когда кто-то заходил ко мне в комнату. Такое требование было для меня своего рода надеждой, что мне таки уберегут жизнь. Но надежды исчезли, когда они взяли у меня аптечку с лекарствами от диабета. Наверняка кто-то из моих родных или знакомых рассказал о моей болезни в одном из интервью после моего исчезновения.

Меня начали кормить белым хлебом, давали утром и вечером по куску. Дважды в день я получал металлическую кружку воды.

На 5-е или 6-е сутки казалось, что мое тело разваливается, что отказывают все органы. Очень болели ноги, а через несколько дней начал выходить песок из почек. Вдобавок ко всему мне очень хотелось пить, потому что повысился уровень сахара в крови. Я начал брать воду из крана, а когда охранники не позволяли, то и из туалетного бачка, чтобы никто не видел. Это страшная мука, когда тебя лишают даже воды ...

На 4-е, 5-е и 6-е сутки со мной проводили «эксперимент»: выводили на имитацию расстрела. Меня вывели во двор (до сих пор помню этот запах свежего воздуха и прелой листвы, который почувствовал на улице). Пихнули в спину, и я уперся поднятыми вверх руками в какую-то стену. Начал шепотом молиться. И тут над головой прозвучала автоматная очередь. На меня посыпалась штукатурка и куски отпавшего кирпича ... С перепугу я потерял сознание.

Очнулся, когда меня облили водой. Я лежал на земле. И первое, что услышал — сильный хохот. Им было весело.

На 7-е сутки меня повели на допрос. По голосу я понял, что общается со мной новый человек с очень выразительным московским акцентом. Очевидно, агент ФСБ, потому что он был абсолютно осведомлен во всех церковных делах в отношении Украины. Он называл фамилии, даты, события ...

Его позиция была следующей: я — униат, а униаты — это враги, и на территории «Новороссии» места нам нет. Он заявлял, что я «сделал неправильный выбор», служа УГКЦ.

Он был абсолютно уверен, что за пределами Московского патриархата Бога не существует. «Поэтому он вам не поможет», — говорил мне.

Четверо суток я слушал монолог этого человека. Он не требовал какого-то ответа от меня. Говорил и говорил непрестанно. Так продолжалось четыре дня.

С каждым днем я чувствовал себя все хуже и хуже. Плохо воспринимал все происходящее.

На двенадцатой день моего плена меня посадили в авто. Мы ехали около 40-50 минут. Когда мы остановились, боевики вышли, а мне сказали «не рыпаться».

Где-то с час я сидел, не двигаясь, с завязанными глазами. Тело онемело. Я не понимал, что происходит. Думал, что это очередное развлечение ...

В голове роились разные догадки: выйду из машины — начнут стрелять по ногам, или, может, открою дверь, а там установлена ​​растяжка ... Но сидеть долго уже не мог, поэтому начал двигаться.

Приоткрыл повязкам связи с глаз и увидел, что сижу в своей машине. Открыл окно, потом двери. После каждого своего движения делал паузу, ожидая реакции. Преодолевая парализующий страх, я все же вышел из автомобиля. Я был возле лесополосы, за которой проходила грунтовая дорога.

Затем в автомобиле нашел телефон и позвонил брату. Я не знал, где я, но решил искать дорогу. Впоследствии прохожий на трассе мне сказал, что нахожусь недалеко от Красноармейская — в ​​70 км от Донецка в сторону Киева.

Вздохнул с облегчением, когда увидел гаишника и украинский флаг. До того все время казалось, что за мной кто-то следит даже на украинской территории.

Уже вечером мне пришла смс-ка, чтобы я больше не приезжал в Донецк и не рассказывал никому, что было в плену. Более трех месяцев я молчал, боясь за жизнь своих прихожан. Как только большинство из них выехало из оккупированных территорий, смог обо всем рассказать.

Десять дней я находился в реанимации в столичной больнице. Медики говорили, что я находился в состоянии диабетической комы, долго не принимал лекарства, поэтому отсчет моей жизни шел на часы. Еще неделю после этого пролежал в обычной палате, а затем проходил реабилитацию в течение трех недель в санатории.

Сейчас я живу во Львове, мои товарищи приняли меня, дали возможность служить в церкви и работать. Мы организовали здесь общественную организацию, чтобы принимать беженцев из Донецка. Встречаемся еженедельно и стараемся поддержать друг друга, чем можем.

В плену я дал Богу обет, что если он оставит меня живым и даст возможность выйти на свободу, то буду помогать тем, кто пострадал от действий оккупантов. Сейчас реализую свое обещание. Но очень надеюсь вернуться в Донецк, потому что я — дончанин в шестом поколении. Как только там будет украинский флаг, вернусь домой.

Нынешние события в Украине — Майдан, пребывание в плену — дали мне возможность идентифицировать себя как стопроцентного украинца. Я смог почувствовать, насколько мне дорога Украина.

В больнице я пережил адскую для себя неделю. Первыми эмоциями, которые возникли у меня, как только я пришел в себя, были страх и ненависть к тем людям, которые хотели меня убить. Трое суток я не спал. Мой разум подсказывал, что надо молиться за врагов своих, я всю жизнь так проповедую в церкви. А сердце обливалось кровью, мучили воспоминания о страданиях в плену.

Из-за сильных душевных мук я начал молиться за своих похитителей ... И в какой-то момент Бог послал мне абсолютный душевный мир и покой.

Муфтий Саид Исмагилов:

— Отец Тихон находился в плену боевиков так называемой русской православной армии. Это — самая неконтролируемая группировка из действовавших на тот момент на Донбассе.

Когда начали похищать священнослужителей, наиболее неравнодушные организовали работу для их освобождения. Работа велась в нескольких направлениях: одни занимались непосредственным контактированием с различными группировками боевиков, чтобы выяснить местонахождение человека, вторые — активно работали в информационном пространстве, чтобы донести эту проблему до общественности, в том числе за рубежом, а третьи — обращались в дипломатические структуры за помощью. По такой схеме искали и отца Тихона.

Я непосредственно занимался оглаской этой проблемы, распространял информацию через мусульманские СМИ. Греко-католики искали местонахождение священника, а католики — проводили переговоры с дипломатическими структурами, в частности, Ватиканом.

Была попытка найти помощь у мэра Донецка Александра Лукьянченко, который, несмотря на ситуацию, продолжал беспрепятственно занимать эту должность. Мы воспользовались возможностью увидеться с ним после брифинга, который он давал в горсовете о текущей ситуации в городе. В здании ходили вооруженные боевики, вместе с тем совершенно спокойно работали чиновники, и мэр в том числе.

Лукьянченко бодро рассказывал, что несмотря на обстрелы, в городе работают коммунальные службы, то есть, вывозят мусор, работаю пожарные и т .д. Пробовал показать, как говорят, хорошую мину при плохой игре.

Он пообещал нам помочь в освобождении отца Тихона, мол, планирует говорить с «премьер-министром» ДНР Бородаем... После очень оперативного общения с мэром к нам подошли журналисты — в большинстве, российские. Один из них дал нам номер телефона одного из боевиков и сказал, что с ним можно разрешить ситуацию. Правда, этот звонок ничего не дал.

По другую сторону телефона услышали голос нетрезвого мужчины, который в очень нецензурной форме объяснил, как он относится к священнослужителям, и сказал, сколько тысяч долларов хочет в качестве выкупа (уже не помню эту цифру). Возможности заплатить такие средства у церкви не было, поэтому продолжали свою работу по тем же направлениям, которые определили в начале.

В конечном итоге мы не знаем, что повлияло на боевиков, но отца Тихона выпустили. Шум мы подняли, конечно, очень большой. Дошло до того, что папский нунций в Москве обратился к государственным структурам РФ с просьбой повлиять на ситуацию по освобождению священнослужителя.

Такой работой нам удалось освободить семь священнослужителей.

Один из них после освобождения приехал к нам в мечеть (в Донецке — ред.) и сказал, что в «черном» списке боевиков есть и мое имя, и посоветовал немедленно ехать из региона. В сентябре мне пришлось покинуть Донецк.

Сейчас мусульманские имамы остаются на оккупированной территории Востока Украины в 13 городах. Все, кому было опасно там находиться, покинули Донбасс. А тем, кто продолжает служить, запретили упоминать в молитвах Украину, призывать верующих к неповиновению боевикам или к патриотизму и помощи украинским военным.

Предупредили и о так называемых наблюдателях, которые будут передавать информацию в «центр». Чтобы не оказаться в подвалах боевиков, имамы придерживаются этих навязанных инструкций, поскольку на оккупированной территории Донбасса остаются люди, и необходимо выполнять определенные религиозные обряды для поддержания их веры.

Источник: LB.ua

Автор: Виктория Матола